Такой опыт для меня был нов и необычен. Поэтому я сам не мог понять, как те светлые мысли меня достигают? Откуда они? Но я для себя решил, что они могут быть от Отца. Если я ему задаю вопросы, а тогда не задерживаясь приходит такая мысль, которая мне помогает понять то, чего понять не мог, то это объяснение и относил к Отцу. И стал себе говорить, что мне ответил Отец.
Понемногу стал такие свои разговоры называть «Разговорами с Отцом». И хотя об этом не мог рассказать никому, даже в своей семье, так как меня посчитали бы сумасшедшим ребенком, а мне самому было хорошо после таких, как я назвал «Разговоров с Отцом». И я радовался, что сейчас у меня есть тайна, которую знает только «Мой любимый Отец» и я.
Чем более углублялся в эти, и мне самому непонятные, периоды, названные таким никому из моего окружения непонятным названием, тем более стал сам приобретать опыт, что такой мой разговор с Отцом нужен всем людям, так как он начинает воздействовать на меня изнутри все в большей степени. Но воздействовать в лучшую сторону. Я почувствовал, как из быстро вспыхивающего юноши я становлюсь все терпеливее и терпеливее. Если ранее мои слова многих ранило только из-за того, что их смело высказывал защищая свое мнение, то сейчас стал все яснее понимать, что не все, что я понимаю и чувствую, подобно понимают и чувствуют мои друзья, или другие люди, которые не желали слушать моей правды, так как она их пугала. Тогда стал понимать, что не все должен так откровенно рассказывать другим, чтобы вызывал меньше противоречий и меньше настраивал бы их против себя. Так постепенно обучался общению со всеми – даже и со своими родителями, ибо и они моим установкам противоречили, хотя сопротивлялись не так остро, как другие.
Меня всегда спасала моя искренность. Большинство замечали, что я был искренен и не стремился к выгоде для себя. Они меня прощали за те смелые высказывания, которые им не были приемлемы, а вопросы прямо пугали, и они никак не могли найти на них ответа. Даже и то, откуда берутся молния и гром, когда спросил своего отца, он открыто признался, что не знает. Не знает, так как евреев таким вещам никто не учил. Мне такое незнание было странным, потому что в то время я был едва восьмилетним, и считал своего отца всезнающим и способным мне объяснить множество вещей, о которых я не имел ни малейшего понятия. Сейчас же оказалось, что это не так. Даже авторитет моего отца упал в моих глазах. И снова этот вопрос обсуждал в собственных разговорах сперва с самим собой, а позже, как упоминал, такие мои разговоры переросли в беседы с Отцом на небесах.